 
|
Полистать страницы книги "Это было со мной или с вами"...
|
Сидели три художника,
дремали три художника,
ваяли три художника
на невском берегу.
Один сказал невинно:
"Хочу я апельсина",
второй сказал: "Без водки
я больше не могу".
А третий был нахмуренный,
а третий был взъерошенный,
а третий был задумчивый
и думал о себе.
А мне чего же хочется?
А мне о чем хлопочется?
Похоже, мне не хочется
ни бе, ни ме, ни бе.
Творили три художника,
ваяли три художника,
писали три художника
всю жизню напролет.
Один писал пленеры,
и прелести Венеры,
второй в авангардизме
растил свой тщетно всход.
А третий был не собранный,
всеядный и всепишущий,
по всем в искусстве областям
прошел, как по рукам.
Он мял хабарик чувственно,
в платок сморкался мнительно
и думал: "Вот сейчас чихну!
На всех наверняка".
И оен чихнул задавленно,
затем чихнул отчаянно,
затем чихнул как чихнулось,
почти на пол-Невы.
Один тогда обиделся,
в Неву упал нечаянно,
второй избил чихнувшего
холстом до синевы.
А третий так расстроился,
нутром забеспокоился,
и бедному открылося,
что хочет он иметь.
Ну что б тогда не чихнулось,
не пикнулось, не икнулось,
и чтобы гриппа вирусом
до смерти не болеть.
Сидели три художника,
сидели три художника,
ваяли три художника
на берегу Невы.
Один искал призвания,
другой искал признания,
а третий вдруг изгнание
обрел себе. А вы?
|
Отчего так необычна,
драматична, хороша,
отчего так симпатична
в теле каждого душа?
То кричит она, как кошка,
то вершит, как царь и бог.
То душа на тощих ножках
мчится в пятки наутек.
Тайно я подозреваю,
что вертеп в душе у всех.
В том вертепе выступает
клоун Плач и клоун Смех.
Черный клоун-меланхолик
лупит рыжего ногой,
рыжий клоун ржет до колик,
он бескомплексный герой.
Черный клоун нас терзает,
шилом тычет изнутри,
рыжий клоун утешает,
выдувает пузыри.
И пузырь надежд воздушный
реет в свете дивных снов.
Черный клоун - злой и скучный -
выпадает из штанов.
Черный клоун черной кошкой
путь к везенью перейдет.
Рыжий сплюнет на ладошки,
нос злодею оторвет.
Ярче в жизни роль злодея,
он конфликт зажал в кулак,
но смешнее и теплее
романтический дурак.
Если с черным спорит рыжий,
то душа идет в кульбит
и, качаясь вверх ногами,
на трапеции висит!
Оттого, кто так и манит
всех на сцену, напоказ,
что всегда играет с нами
цирк-вертеп внутри у нас.
Но храните это в тайне,
мода ставит нам в пример
скромность жестов, скупость взглядов,
комплекс сдержанных манер.
А в душе воздушный шарик
клоун клоуну дает.
Черный шарик протыкает,
рыжий новый достает.
|
|
Ах немые мои куклы,
вы прошли сквозь мои руки,
измарались в моих красках,
вы родились в моих сказках.
Через вас я на свет глядела,
сделать вас я собой хотела,
вы нелепы, смешны слишком,
в вас мой гонор шальной дышит.
В вас клокочет моя ярость,
вас калечи моя вялость,
в вас хохочет мой злой деспот,
в вас играет мое детство.
Но недвижные, вы немые,
а в театрах про вас забыли.
И не быть вам пока живыми,
ваш творец не имеет имя.
Я пред вами, увы, виновата.
Ох, не выросли, знать, крыла-то,
а крыла-то мои подбиты.
Те, что судят - со мною квиты.
Но заставлю я вас смеяться,
кувыркаться и матюкаться,
вы стоите вдоль стен, как войско,
не сгнием мы, сгорим геройски.
Мы на сцену взлетим, на небо,
наживем и вина, и хлеба.
Пусть нам хлопают громче дети,
мы уже с вами есть на свете.
Если я о пределы стукнусь,
подтяните мну руки, куклы,
привяжите покрепче к ваге,
пусть за нитки тянусь к отваге.
Вы вяжите, вяжите нити,
вы меня за собой тяните,
вы тяните легко и крепко,
пусть я стану марионетка.
|
Это было со мной или с вами?
Откуда я знаю.
Тихой мукой звучал
у метро в переходе кларнет.
Люди вечно спешили
шумящею суетной стаей,
И кларнет донимал пересказом
подслащенных бед.
Кто-то деньги бросал,
эту музыку даже не слышав.
Деньги листьями падали
наземь в усталый футляр.
Тихо плакала музыка.
Дождик струился по крыше,
И фонарь городской
над асфальтом плясал, как фигляр.
Эта странная музыка,
странные люди и звуки,
Вечный шум городской,
а над нами безмолвие звезд...
Ах, кларнет, преврати мои муки
в прекрасные звуки,
Приюти вдохновенье
в обители призрачных грез.
|
|
Если кто-то полететь пробует,
Схватим за ноги его, подлого.
Не летай, да не порхай попусту,
А поживи-ка так, как мы, попросту.
Во сыром черноземе,
Во сыром черноземе,
Где на завтрак одни червяки,
Жил-был крот в норке темной,
Одинокий, бездомный,
И копался в четыре руки.
Только братья родные
Все ему говорили:
"Не копайся в четыре руки.
Мы все тайны открыли, Мы всю землю изрыли,
В ней полезны одни червяки".
Если кто-то полететь пробует,
Схватим за ноги его, подлого.
Не летай, да не порхай попусту,
А поживи-ка так, как мы, попросту.
Но копал крот чего-то,
Мало спал, все работал,
К горизонту порой уходило.
Все искал он кого-то,
Словно звал он кого-то,
И однажды он солнце открыл.
И его ослепило,
Ярким светом убило.
Он взглянул - и на землю упал.
Верно братство кротов
Чудаку говорило,
Червяков чтоб в земле он искал.
Если кто-то полететь пробует,
Схватим за ноги его, подлого.
Не летай, да не порхай попусту,
А поживи-ка так, как мы, попросту.
|
В цирке слон устал играть с барабанами,
Не хотел он выступать, только хмурился.
Он послал подальше всех с их канканами.
Вышиб дверь, вздохнул и вышел на улицу.
Снег с дождем, все так серо, так замызганно.
Лето лучше поздней осени, осени.
Летом кажется, как будто сюрпризами
Жизнь наполнится бездонной авоською.
Улыбался слон, прохожим подмигивал,
И снимал с них шапки с мокрыми хлопьями.
Эти шапки он в воздух подкидывал.
Отзывались люди страхом и воплями.
Слон с машиной поиграл милицейскою,
На балкон ее поставил уверенно.
Пел, трубил все про любовь, про апрельскую.
Осень спутал он с весною рассеянно.
Провода рвались звонками тревожными.
Пешеходов слон гонял по темной улице.
И машины его грязью дорожною
Обдавали, словно мокрую курицу.
Слон один был в строгом городе странником.
И в тупик его загнали, опомнившись.
Плакал снова в цирке он неприкаянно,
В темной клеточке беспомощно сгорбившись.
А потом опять под громкую музыку,
Танцевал канкан и зрителям кланялся.
И цветы кидал в довольную публику,
Но в поступке во своем не раскаялся.
Он весной решил пробиться на волюшку.
И по улице дойти до жаркой Африки,
И подставить хобот теплому солнышку,
Да закинуть пальму за спину шарфиком.
|
|
Ужели, милая, ужели
Тебе по силам этот крест?
Давай с тобою жить умеренно
И вместе спустимся с небес.
Пройдем по грязи, след калошевый
Затопчет мчащая толпа.
И мы с тобою по-хорошему
Зайдем на полчаса в кабак.
И водка пусть потеет в рюмочке,
Хрустит восторгом огурец.
Ты сигареты ищешь в сумочке,
И про любовь поет певец.
Легко ведет слова фальшивые
Под вихрь музыки шальной.
Ну что с того, что несчастливые
Ни тот певец, ни мы с тобой.
Не все случается, сбывается
Но все-тки что-то жизнь дает.
Как жаль, что миг не повторяется
И мимо многое пройдет.
А счас потеет водка в рюмочке,
Хрустит восторгом огурец.
Ты сигареты ищешь в сумочке.
И про любовь допел певец.
|
Ой, мне нравятся ирисы,
Тонконогие ирисы,
Нежно-синие ирисы
Словно грезы мои.
В утро тянутся ирисы
Серебристые от росы,
Словно сны мои тонкие
Или нега весны.
Только ирисы жрут червяки,
Град ломает у них лепестки,
Топчут ирисы каблуки,
Топчут тупо красу.
Маникюрные ножницы
Отрезают им рожицы,
Их срывают порой шутя,
Ковыряя в носу.
Ну а может быть ирисы,
Это нимфы в садах весны,
Это планы, надежды, сны
И любви колдуны.
Но букетами ирисы
Обрывают, лишь минусы
Остаются, как мимо рта
Льется брага в усы.
Наши планы сожрут червяки,
Стопчут каждый порыв каблуки,
Маникюрные ножницы обкорнают ростки.
Люди, может, не так хрупки,
И для них, что роса плевки,
Зуботычины и плевки
По привычке легки.
А не вырастут ирисы,
Тоже стану рычать как псы
И кусаться больней осы
И впиваться в носы.
Вот вам, гады, за ирисы,
Вот вам, суки, за плач росы.
Камень тоже не всякий есть,
Чтоб согнуть сталь косы.
Ой, мне нравятся ирисы,
Тонконогие ирисы,
Синеокие ирисы - серебро от росы.
Перевесят ли ирисы,
Легкокрылые ирисы,
Этой чаши земной весы,
Где все тявкают псы.
|
|
Не уезжай, мой друг, не уезжай.
Не покидай жестокую страну.
Сломав хребтину, не пробьешься в рай,
А на чужбине страшно одному.
Нас здесь топили в возгласах побед,
Учили грудью рваться на штыки.
И заметал ошибки грубый бред,
Меняла жизнь Россия на венки.
Мы все равны, неравным в горло кляп.
Мы все покорно вянем без борьбы.
А против нас весь строй, и порван трап,
Когда хотим дойти до правды мы.
Что ж, пусть оскал затянут удила.
Мы боль свою гвоздем забьем в стихи.
Забила горло фальши пастила.
И стынет кровь, не пролившись в грехи.
Измяла грудь жестокая страна,
Дай боже сил себя не потерять.
Стакан дерьма мы выпили до дна,
Раз не дано нутра не измарать.
Не уезжай, мой друг, не уезжай.
Не покидай проклятую страну.
Мы все равно упорно верим в рай,
Сходя с небес гуськом по одному.
|
Голубым шарфом в небо вскинут путь.
Голубым шарфом стон окутал грудь.
Голубым шарфом речка в даль бежит.
Голубым шарфом сон мечты кружит.
Но разорван шарф в небе надвое.
Не взлетев, листок клена падает.
В речке лед встает стужей надолбы.
Втоптан шарф в следы, новый надо бы.
Черный шарф змеей шею тискает.
Черный ночи шарф жалит искрами.
И черна реки глубь бездонная.
И легла шарфом пропасть черная.
Крепок новый шарф, не сорвешь его.
Черной мантией закрутил всего.
Это саван шарф, это жизнь моя.
Ах, в новом шарфике, да задыхаюсь я.
|
|
Падал свет от зеркал
Расщепленным разбитым пространством.
Приглушал полумрак
Лиц оскаленных злой хоровод.
И с каким-то упорным, усталым хмельным постоянством
Танцевал на столе обнаженный больной идиот.
Усмехались оскалы и жмурились слепо глазницы.
И ловил идиот в бликах тела мерцанье свечей.
Он вращался раздавленной птицей
Меж спиц колесницы,
И со всеми смеялся отчаянной шутке своей.
Но три блика качались нетронуто в зеркале мрачном:
Отраженье фужера и свет от безумных зрачков.
Не доступно ничто, никому за стеною призрачной,
В мир зеркал не войти, не разбившись на сотню кусков.
Если б так же душа за стеклом от врагов укрывалась
И себя берегла от нечистых назойливых рук.
Только где ей, в очках мутно-розовых, глупая, шлялась,
Черный мир переделав на радужный розовый круг.
|
Пляшут треногие люди,
Все им теперь трын-трава.
Их не поймешь, не осудишь,
Просто их суть такова.
Что им, треногим, дороги,
Им ни к чему удила,
Им не страшны педагоги.
Просто их суть такова.
Что им штаны и кроссовки,
Танцев штампованный ритм.
Пляшут треногие люди
Чудные танцы свои.
Нет ни препон, ни законов,
Нет перспектив и потерь.
Пляшут треногие люди,
Стало им легче теперь.
Вышли, удрали из нормы,
Им ни к чему быть как все.
Пляшут треногие люди
В праздничной дикой красе.
|
|
Еще стихи...
|
|
